Фото из архива

Здесь, в Австрии, ей очень часто снился один и тот же сон: Как будто отец Савка сидит посреди дома на глиняном полу, а его из всех боков облепили детишки, четверо мелких детей, и среди них она – ; Тодося, старейшая. Самые маленькие плачут – просят есть. А где его взять, чтобы можно было есть? Отец сам еле-еле держится из последних сил, дальше спинается на ноги, затачивается. Вставайте, пойдемте в поле…  – говорит чуть слышным голосом. 

Так вместе все и покликали человеческими огородами к уже ставшему колхозным полем. Но на нем ничего спелого еще не было, ведь в разгаре буяла весна, май месяц. Во сне отец повел всех к посадке, она была неподалеку от новой колхозной бригады. Папа знал, чего туда шел. Там росли заветные акации. Это было время, когда деревья покрывались. обильным белоснежным ароматным цветом. От того запаха, или скорее от голода, Тодоси закружилась голова. В отличие от акаций, которые тянулись к небу и солнцу, отец был низкого роста. Каждый раз, чтобы. приклонить книзу  ветвь белого гроздь акации, ему приходилось подпрыгивать вверх. Но что это было за  подпрыгивание, один Бог знал, ведь силы отца уже покидали. Чудом поймав непокорную ветвь, он напряг последние силы и, сломав ее. упал вместе с ней на   прилую землю. Ослепленная голодом ребятишка жадно набросилась на цвет акации. Такую вкусную пищу они еще никогда в жизни не ели. За всем этим, никто и внимания не обратил на отца, который сильно забился о землю. Маленькую Тодосю такое сожаление охватило, такое сожаление…  А  между тем на колхозной бригаде для начальства варилась баланда (уха со свеклой). Увидела кухарка голодных Савковых детей, и пожалела: дала им немного той ухи.

Проснулась Тодося с таким сожалением в сердце, что хватит. Столь реальным был сон. И так было всякий раз, как только начинала скучать по родному дому. Тем временем юную душу заполонили жалкие воспоминания и слезы обильно брызнули из глаз. Закрылась подушкой, чтобы не услышала Урсула, так звали хозяйку, которая выбрала ее на городском торжище, куда остарбайтеров привели пешком от вокзала. Хотела по привычке поправить густую тяжелую косу, но почувствовала под рукой острое «шпичатое» волосы  – никак не могла привыкнуть к новой голомозой «прически». Всех новоприбывших раздели догола: помыли специальным раствором и остригли под ноль.  От осознания реального положения вещей  невыразимая тоска еще больше охватила все ее существо. Тоска по родному краю, за мамой. Нет, нет, ей здесь хорошо, да, трудно приходится работать, но самое главное – . давали ЕСТЫ… 

Когда их соседка в Мошурове (родная деревня на Черкасщине – бывшая Киевская губерния) получила из Австрии письмо, где дочь Аня писала: «Маменьку, перескажите всем девушкам, чтобы не боялись сюда ехать»; ЗДЕСЬ ХОРОШО КОРМЯТ», то эта новость мгновенно облетела село. А это «ЗДЕСЬ ХОРОШО ПРАВИТ», передавали от ворот к воротам. Аня писала, что с ней хорошо обращаются: хозяева заботливые и отзывчивые, а что уж трудолюбивые! И требуют этого от всех. Требования одинаковы как к ним, так и к собственным детям. Итак, когда через полгода немцы в селе начали готовить новую партию молодежи для отправки в Германию, Тодося уже не боялась. Как будет так и будет, Бог милосерден. А еще она безоговорочно верила Гане, ее словам в письме о том, что: «Тут хорошо кормят». Два брата Тодоси опухли от голода, папа Савка тоже однажды не проснулся. А может, он еще дышал? Может был еще жив, и его сонного так и сбросили в общую яму край села. Кто знает, кто знает… Ежедневно по селу ездила по подводе «ездовая» Оксана Байдачко и вытаскивала из домов всех:   и тех,  кто еще дышал,  и тех, кто уже отдал Богу душу. Она  свозила  тела в общую яму, которая, кстати, была выкопана теми, что впоследствии умерли первыми. Байдачка считалась в деревне сильной. и выполняла мужскую работу. Мужчины вымирали самыми первыми.

Кто знает, выжила бы моя мама со своей матерью и младшей сестрой Варкой, если бы не родной дядя Михаил, который был богат на всю деревню. Однажды ночью он привез к ним на хранение мешок гречихи, но с условием, которое весной отнимет назад, для посева. Дядя боялся «раскулачивания». Гречку закопали посреди горницы… Но мысль о еде ночью не давала никому спать, а о закопанной гречке. – и подавно. Поэтому не выдержали и каждую ночь тихонько доставали горстками гречневое зерно, а дяди до весны не стало.

Для девочек из Украины госпожа Урсула была хозяйкой, хозяйкой. Она имела много поля, на котором выращивала пшеницу, разные овощи, а там, где была холмистая часть земли, рос роскошный виноградник. Его было несколько гектаров. Зимы в этой части Австрии были теплыми, так что Тодосе приходилось. ежегодно вручную перекапывать землю вокруг нектарных кустов. Хозяева, которые имели частную технику, давно с ней распрощались. ее у них отобрали на фронт. Так что все приходилось делать руками. Ладони семнадцатилетней Тодоси давно утратили девичью нежность: огрубевшие и с затвердевшими мозолями стали нереально большими. Первой на рассвете просыпалась Урсула: она готовила для всех легкий завтрак и кофе с молоком. Урсула следила, чтобы все, кто у нее работал, не были голодны. Так впервые в жизни Тодося попробовала кофе с молоком. Дома, как правило, они запаривали. травяные чаи из ромашки, мяты, липы и чабреца, варили калину и шиповник. В обязанности Тодоси входила самая тяжелая работа: она бодрствовала скот. Кормила и доила коров, чистила в хлеву, косила траву. А еще были овцы, куры и гуси. Зимой добавлялся еще и виноградник.

Однажды из разговора хозяйки услышала, что за рекой соорудили бараки и согнали туда пленных. С тех пор это известие не давало Тодосе покоя. Она уже с ней днювала и ночевала: «А вдруг среди тех людей есть кто-то из земляков?  И они, должно быть, голодны. Что такое голод – ей не рассказывать. В конце концов,   какая разница откуда они были? Они ведь люди! Живые люди! С тех пор девушка начала экономить на кусочках хлеба, который ей доставался в течение дня, и прятать. под подушку. Очень боялась, чтобы случайно не увидела Урсула. Но разве дама, которая была очень наблюдательной, обведешь вокруг пальца? И каково было удивление Тодоси, когда однажды ее позвала хозяйка. и, вытирая слезы, молча протянула котомку с хлебом. Муж Урсулы  – Клаус был на фронте и от него давно не было никаких известий. С тех пор, когда в Тодосе был свободный час, она брала от Урсулы заветную сумку с сухариками и летела к реке. В одном месте речушка была не глубокая, такая, как ее родная Мошуровка. за огородом. Девушка изловчилась ловко переходить ее вброд… Как раз в этом месте охраны у бараков не было. Единственное препятствие – колючая проволока под напряжением. Пленные уже знали, что она придет и один из них один подходил с противоположной стороны. Каждый раз Тодося надеялась услышать родной язык, но… нельзя: вместо этого она слышала разные языки, но ни разу – ; украинский. Да и особо общаться не приходилось, ведь отовсюду их подстерегала опасность, как с этой стороны, так и с противоположной. «Ешьте, голубчики!» –только и успевала прошептать,  опрокинув перед этим узелок с пищей, которую вытаскивала из сумки. Так продолжалось, пока не кончилась война.      Когда  начали «выбирать» в этом селе (с. Дойчкрайц, 40 км от г. Нойштадт – авт.), где была Тодося, всех остарбайтеров, госпожа Урсула дала ей большой чемодан и набила добротной новой одеждой и обувью. А потом неожиданно женщина обняла девушку и прижала к груди как родного ребенка. Так они и застыли оба, расплакавшись: Тодося – от радости, что наконец-то возвращается домой, а Урсула  –  кто знает, то ли от тоски, то ли от разлуки, то ли от отчаяния и отчаяния, ведь впереди ее с приходом советских войск ожидала страшная неизвестность.Из Австрии  Тодося добиралась домой два года, пристроившись санитаркой в ​​госпиталь одной из воинских частей. Когда их паром с санчастью «застрял» на два месяца на Дунае, она однажды не выдержала и начала горько плакать. такое сожаление охватило за родным краем, такая тоска! Заставь ее за слезами командир части и говорит ей: –  Мамиенко, если бы ты знала, что сейчас творится у тебя на семье, ты не рвалась бы туда ни за какие деньги… (Итак, командование было «в курсе всех дел», а «дела» были не важны – начинался голод 47-го).  

Родной улицы с домами не застала. Перед тем как отступать, немцы взорвали колонну грузовых машин, стоявших вдоль пути. и были нафаршированы по самой завязке боеприпасами. Люди «позаривались» в землю – Тодося  едва нашла в высоких сорняках. родную землянку… 

Надо было поднимать из руин истребленный колхоз. Первое, что вместе сделали женщины, потащили со всех полей (потому что надо было пахать и сеять) полуистлевшие трупы наших и немецких солдат… Похоронили в общую братскую могилу. Втайне в душе Тодося надеялась среди уцелевших документов, принадлежавших погибшим, увидеть фамилию мужа Урсулы,   однако чуда не произошло. 

Впереди мою маму ждали новые испытания. Заканчивался 47-й голодный год. И тут мама вспомнила о одежде от Урсулы. Она отдавала его своей подруге. Павлине и та изменяла… на продовольствие, аж в Западной Украине. А если бы той одежды не было?   

Трудные послевоенные годы. Работали за трудодни: шли на пять часов утра и возвращались в полночь. Между тем железная дисциплина. Дети «воспитывались» на улице, брошенные на произвол судьбы. Вспоминая нелегкую жизнь моей мамы, Штангей (Мамиенко) Феодосии Савовны, обычной крестьянки, и тысячи таких, как она, каждый раз удивляюсь: как можно было при таких бесчеловечных условиях, несмотря ни на что. –  выживать и оставаться Людьми из большой буквы? Этот феномен, пожалуй, так и останется неразгаданным, ведь экзамен на человечность мы обычно сдаем в экстремальных условиях.  Хотя, когда у человека открыто,  искреннее и доброе сердце, она таковой будет всегда  – до последнего вздоха. Я не просто уверена, а искренне верю, что именно на таких людях. добрых, честных, сострадательных и милосердных, с Богом в сердце, до сих пор держится наш мир.