Фото из сети Интернет

А восходит он, как солнце: тихо, светло, с какой-то непостижимой вросистой силой.

Я уже взрослая девочка и мне кажется, что о хлебе я знаю все. Однако, каждый раз, когда над ободком формы поднимается желтое полушарие, для меня это так же, как и в детстве: — Бабка, а почему тесто сходит? — Цссс! — шепчет бабушка. – Тесто любит тишину. Не шуми, потому что хлеб — это жизнь. Как удается хлеб – такова и жизнь у человека будет. Высокий и пышный — все будет хорошо, а будешь шуметь — потрескается.

Бабушка все знала о хлебе. Она ада его прошлой войны, ада в Сибири, где дедо отбывал ссылку, ада дома в старом пьеце, что сам был немного похож на каравай изнутри которого вынули мякоть, а его затвердевшая корочка стала такой крепкой, запеклась от красных огненных языков , стала основой мироздания семьи и каждые несколько дней принимала под раскаленную черень формы с тестом, а отдавала золотистые солнца испеченному хлебу.

Этот процесс завораживал и притягивал, на него можно было смотреть вечно. Погружаться взглядом в огонь, вдыхать благовония, облокотившись на край плиты длинным взглядом, не моргая, всматриваться, как вольготно поднимается над краями формы желто-янтарное солнце буханки…
В бабушке хлеб никогда не растрескивался. Даже, когда из моих дырявых рук что-то падало, или кот, ловя размелую от тепла опрометчивую мышь, поднимал страшный грохот металлической утвари под печкой. тогда…

Когда печется хлеб, нужно думать о высоком. Бабка так говорила. Крестила хлебы и молилась. Дышала медленно и умиротворенно, теребила концы платка, из-под которого выбивались волосы и ждала. Думала о чем-то своем.

Когда выпекался хлеб, бабушка становилась такой торжественной, словно происходило перед ее глазами величайшее чудо света и вот сейчас из приоткрытого стула пьецу, не она будет вынимать длинным рогачом черные керамические формы, а до ее выйдет сам Бог в горячих закопченных одеждах и вынесет распахшиеся круглые хлеба — новые солнца, новые планеты, новая жизнь…

В Украине гремит железом, прахом, человеческими сердцами. Завивают сирены. От отчаяния воют матери и жены солдат. Из-под их черных платков выбиваются ранние пряди седины, из глаз текут слезы и огонь.

Это невозможно, чтобы так одновременно. В Украине возможно.

Мы сегодня, как каравай, из которого вынули мякиш, а корочка затвердела и пропеклась так, что любовь и гнев смешиваются под раскаленным чернем и гремят праведным огнем творения.

< Из этого что-то будет. Величественное и животворное. Солнце. Новый хлеб и новое мироздание...

Мой хлеб не треснул, не растрескался. Несмотря на все грохоты, сирены, стуки сердца. Наверное, для него хватило той тишины, которая была у меня этой ночью.

Мой Масик спал дома. Не в казарме, не в блиндаже, не в поле у ​​пушки. Сегодня дома. На своей подушке с серым котиком, обнимающим подушку, а на ней тоже котик. И ни один из них не тревожит густую горячую тишину грохотом утвари под печкой.

Хлеб взошел и выпекся до золотистой корочки. Он пахнет так… Как может пахнуть только хлеб.

А ветер зимний с Севера мы остановим.

Хлеб не растрескался…